SPQR/ Древний Рим

В подвале Нерио по обыкновению осмотрелся, как будто спустился сюда впервые, потянул носом спертый, сдавленный со всех сторон воздух, в котором еще чувствовался запах мелкого бандита, его крови. Нерио расставил склянки с вином и уксусом на крышке давно пустой бочки, рядом аккуратно примостил кувшин с кипятком, зажег две лучины, закрылся от подбородка до самых глаз иссиня-черной тканью, чем-то вроде вроде прохладного шелка, который не скатывался и не мешал, и скрывал лицо достаточно, чтобы дать надежду.
Конюх лежал в беспамятстве, голова запрокинута так, как его оставили, он даже не попытался изменить положение. Нерио легонько ударил его по щеке и, мягко выговаривая парфянские слова, позвал по должности. Ударил еще раз. Бледный, как объеденный муравьями череп, конюх разлепил веки, щелками глаз, не привыкших к полумраку, увидел бесформенное нависшее, вдохнул затхлой крови и рванулся со скамьи; с губ сорвалось ругательство, которое можно было расценивать скорее как панику, чем ненависть... Нерио откинулся назад и коротко рассмеялся.
Чем больше парфянин привыкал к тусклому свету и кислому духу, тем неожиданно спокойнее он становился. Нерио потянул с бочки стакан с вином, приподняв ткань, пригубил и сказал по-парфянски, нежно округляя каждую гласную:
- Ты в подвале Империи, дорогой гость. Я хочу, чтобы ты назвал свое имя и ответил на пару вопросов. Тогда ты получишь вина и свободу. И не будет больно. Идет?
Конюх дернулся еще раз, хмыкнул Нерио в лицо и отвернулся:
- Что ты мне сделаешь, римлянин?
- Могу развязать тебя и отпустить. Много чего могу на самом деле, - Нерио отхлебнул добрый глоток, приподнял стакан так, чтобы он заиграл в свете лучины, дал пленнику насладиться этой игрой, а затем положил руку на его лоб, с силой надавил и влил в открывшийся рот немного вина, дождался, пока конюх, судорожно подергивая связанными руками, скребя ногтями по уже не раз ободранному дереву, прокашляется. Вино тягуче шло горлом и носом, смешивалось со слюной и хрипами. - Это не самая плохая лоза. Парфянин, скажи мне, что делала в доме твоего хозяина Айдана, правая рука ныне покойной гетеры Дахи? На очереди горячее масло.
- Да хоть дерьмо собачье, - выплюнул тот, целя в глаза, единственное, что было видно в черной завесе. - Нету твоей Айданы, нету! Не было! Какая еще Айдана?!
На это Нерио мог только вздохнуть. От Бергансы оставалось еще много неиспользованных инструментов, и он перенес их поближе, разложил, любовно пробежал кончиками пальцев по холодноватым, блестящим рукояткам, лезвиям, сверлами - самый нежный любовник Рима с меньшим трепетом спускал белоснежную тунику с плеч возлюбленной. Рука остановилась, пальцы сжались в кулак на мгновение, и Нерио подхватил острые свинцовые щипцы, поиграл ими у самого лица конюха:
- В тебе есть лишнее, - он с размаху ударил конюха в живот и втолкнул в раззявленный болью рот тонкую деревяшку в полдигита шириной; конюх издал тонкий звук, попытался выплюнуть преграду, вытолкнуть ее вспухшим языком, но только занозил его, замычал, забился в рвотном спазме. Нерио глубже вдавил дерево в рот конюха, макнул, не глядя, щипцы в уксус, распорол мякоть десны, мгновенно потекшую красным, и медленно, расшатывая и возвращая на место, вытащил самый крепкий на вид клык. Конюх взвился, горловым "мммгггррххх" сотряс подвал, засучил ногами, испарина на лбу густела и стекала в уши, глаза так далеко полезли из орбит, что теперь он не мог даже моргнуть... Нерио крепче придавил деревяшку, сменил щипцы на нож, и горизонтально воткнул его в сплюснутую стопором, прижатую к скуле, левую щеку, взрезал податливое мясо и довел нож до уголка рта.
- Теперь не захлебнешься, - пальцами продолжая вжимать деревяшку, хоть конюх и сжал зубы так, что впору было ее выдирать, не держать, Нерио повернул его голову влево, удерживая лицо ладонью, и еще медленнее вынул второй зуб, третий и четвертый выломал с хрустом, нажимая на челюсть и развороченную мимоходом щипцами губу. Кровь стекала через прорезанную дыру, не хватало только фистулы, но здесь же не лекарская. Пятый зуб он выкрутил, осторожно подворачивая запястье, бросил добытое на ходуном ходящую грудь, плеснул на рану уксусу. Парфянин выгнулся на лавке, и Нерио резко выдернул у него изо рта стопор, чтобы не дать задохнуться. Окровавленный, пурпурного цвета конюх тяжело дышал через черную, едва парящую в холодной сырости рану, уксус шел носом, и вряд ли он был слаще вина.
- Они бы все равно сгнили. Считай, что тебе оказали услугу. Где Айдана, конюх?
Скрученный резко захрюкал, задергался и выкрикнул, брызгая и захлебываясь:
- В шопе! Ты! Фы фсе в шопе! А она уфе на корапле, она уфе ф Парфии, ссс охраной, сс фафыми фикретами!! Она фас фсех поимела!
Нерио дотронулся кончиком щипцов до набухшего слезами подглазья, им же погладил конюха по целой щеке, вытер о его грудь:
- Прекрасно, хорошо. Отдыхай.
Ничего прекрасного в этом, конечно, не было, но отрицательный результат тоже результат. Завтра будет что сообщить Публию, будет что доложить начальству. Но это все завтра. А пока на лавке извивался от боли и торжествовал кусок сырого мяса. Нерио размотал лицо, вдохнул полной грудью и подвинул кувшин с остывающим кипятком ближе.
- Однажды, еще в юношестве, - Нерио говорил по-парфянски так, как говорили с самыми дорогими и почтенными гостями в посольской резиденции, - я ходил брать уроки к одному лекарю, еврею. Он говорил, что я прирожденный хирург, но когда понял, что не сможет научить меня зашивать разрезанное, запретил прикасаться к инструментам. Хороший лекарь... Мне не хотелось его огорчать, и я перестал брать уроки.
...Разрезанные сухожилия ног конюх пережил стоически, но когда Нерио потянул белые фасции из кожи, он взвыл так, что пришлось снова вбить во влажную дыру на месте рта кляп - на этот раз пропитанную вином ткань. Неподвижное, бесчувственное тело не так хорошо реагировало на разрезы, поэтому вырубать конюха не было смысла. Каждый раз, когда именем Империи кто-то оказывался здесь, Нерио хотел увидеть еще бьющееся сердце, и боль в ногах должна была придать угасающему сознанию силы. Так и вышло. Четким движением он рассек кожу на груди трясущегося, выгнутого, изумленного болью тела, вытер выступившую кровь и предсмертную испарину, углубил разрез, нажимая на рукоять ножа всем плечом, и, заглушая скрежет наполовину оторванных ногтей по дереву начал аккуратно, но очень быстро пилить идеально белые под кровавыми сгустками кости. В распавшейся на две части клетке мускульный ком содрогнулся дважды на со свистом сдувшихся серых мешках легких и замолчал прежде, чем Нерио успел взять его в руку...
- Мертво... - прошептал он, прижимая рельефное, тяжело пахнущее, нежное сердце к самым глазам. Нет, нужно живое и сильное. Живое.

Бесполезное уже тело разделано и запрятано в бочку. Завтра на рассвете преторианцы унесут его на правильную латифундию и скормят свиньям. А ему уже пора на боковую, на докладе придется быть свежим.